– Значит командировочный.

      – Командировочный. – Подтвердил я. – Собственно, в направлении всё изложено.

      – Вижу, молодой человек, не слепая. – Комендант, крупная женщина «бальзаковского возраста» и тусклой внешности, посмотрела на меня с явной неприязнью. Ещё раз покрутила в руках моё направление, прочитала его и как-то устало обречённо произнесла. –  Нету мест. Можно подумать, что они в отделе кадров это не знают. Направляют людей. А мне – крутись. Нету у меня комнат. Последнюю нормальную комнату профком  забрал для Гельки Кудрявцевой из малярного цеха. Девчонке рожать скоро.

 «Вердикт» комендантши прозвучал весьма категорично и я даже несколько растерялся. В заводской гостинице, где я побывал ранее, места  тоже отсутствовали. Места в изобилии имелись в городских гостиницах. Правда, стоимость проживания там такая, что мне с моими весьма скромными командировочными туда соваться смысла не имеет….                                                                                                                                                               Но, чёрт побери, по условиям командировки завод обязан предоставить мне жилплощадь. Не на улице мне ночевать в конце то концов….

        – Татьяна Николаевна, а если к убогому, там как раз заводская комната освободилась. – Высказала предложение молодая девчонка, помощница коменданта.

       – Да, пойдут они к убогому, как же. Держи карман шире. Убогого впервые увидишь, ночь спать не будешь….

       – Послушайте, я не слабонервный, такое в жизни повидал, что ни чёртом, ни  дьяволом, ни  каким-то убогим  меня не испугать.  Я приехал к вам сюда за тысячи километров не развлекаться, а работать и мне совершенно безразлично, куда и к какому уроду  вы меня поселите. Лишь бы в комнате была кровать, холодильник, нечто похожее на кухню и ещё в блоке имелся хотя бы душ. – Раздражённо пресёк я «прения дам».

       – Хорошо, пойдёмте. – Согласилась комендант с явной неохотой. – Только сразу предупреждаю, пустая трата времени, комната вам, столичным, всё равно не понравится….

         Мы поднялись на четвёртый этаж. Прошли по длинному тёмному мрачному унылому коридору и остановились возле двери с табличкой четыреста пять. Комендант громко постучала в дверь и не менее громко крикнула.

        – Фёдоровна, открывай! Я постояльца привела.

       Через некоторое время за дверью послышалось движение, шаги. Дверь распахнулась, и я увидел весьма неприятного вида и неопределённого возраста старуху. Старуха уколола меня цепким тяжёлым недобрым взглядом.

         – Опять командировочный чтоль? Ездют всё, ездют.

      – Командировочный, командировочный. Ты, баб Катя здесь «права не качай». Комната в твоём блоке, сама знаешь, за заводом. Всё по закону. А если не нравится, снимайте квартиру в городе.

         Напористо и безоговорочно осекла старуху комендант.

       – Танюш, да я ничего. Пускай живёт. Да разве я против. Я так, просто. Ворчу по стариковски.  – Поспешно согласилась с комендантом неприятная старуха.

      Дверь старухиной комнаты располагалась напротив входной двери. Во время нашей «дискуссии» она оставалась приоткрыта. Неожиданно за ней произошло какое-то движение. Дверь растворилась…, и на пороге появилось «существо».

        Да, да, в первое мгновение мне показалось, что это вовсе не человек, а некое человекоподобное существо. Гоблин из «Властелина Колец». Настолько внешность этого существа смотрелась неприятно и отталкивающе.                                                                                                                          Существо было чрезвычайно худое, и, по-видимому, высокое. Но теперь оно казалось каким-то неестественно сгорбленным и передвигалось странной змеинообразной и в то же время резкой походкой, напоминавшей движения из танца моей молодости  брейка. При этом передние конечности существа совершали волнообразные движения, будто  хотели загрести всё впереди расположенное к себе. На тщедушном теле выделялась голова. Словно скопированная с экорше Гудона, только моложе. С такими же резкими чертами и деталями. Схожесть с экорше придавала короткая «под ноль» стрижка.

        В общем, ничего более отталкивающего я в жизни не видел.

        – Б-а-бушка, п-о-й-ду п-о-к-урю. –  Проскрипело существо и направилось к входной двери.

       – Иди Лёнчик. Иди милый. – Согласилась старуха, и меня поразило с какой теплотой, и нежностью она это произнесла.

        Значит, это и есть тот, кого девчонка, помощница коменданта назвала убогим. Говоря честно, увидев это «человекоподобное», мне расхотелось вселяться сюда. Лицезреть каждый день это мерзкое создание!.. Бр!..  

        Но выбора у меня не имелось. Отказ от заселения  автоматически снимает ответственность завода за моё проживание на время командировки….

        Проходя мимо нас, Убогий весьма дружелюбно поздоровался с комендантом и нейтрально со мной. При этом он совершенно откровенно рассматривал меня внимательным и, как мне показалось умным взглядом.

***           

        Предоставленная мне комната оказалась достаточно просторной, разделённой самодельной  перегородкой на две части. Первую: прихожую, совмещённую с небольшой кухонькой. И вторую: непосредственно жилую комнату…. Комната  почему-то оказалась оклеена тёмными, гладкими, отталкивающего вида обоями; и от того казалась какой-то неприветливой и угрюмой. Но, как говориться: что есть, то есть. Не снимать же квартиру на мои весьма скромные командировочные.  Мы вернулись в комендантскую, Татьяна Николаевна оформила командировочные  документы; и я вселился в этот неприветливый блок, где моими соседями стали неприятная старуха и «вурдалак» Убогий.  Других соседей я пока не видел. 

        Можете представить, в каком мрачном настроении пребывал я.

*** 

        Остаток дня прошёл в обустройстве на новом месте. Я сгонял  в ближайший магазин за продуктами, приготовил еду, подготавливал документацию на прибор, и всё время слышал за стеной, приглушённый весьма тонкой перегородкой скрипучий голос Убогого и старухи.

        Но настоящая «веселуха» началась вечером, когда к Убогому «потянулся народ».                                                                                                          Не знаю, чем уж Убогий так притягивал к себе людей, но скоро в его сравнительно небольшой комнатушке, по моему расчёту их набилось не менее десятка. Некоторым «гостям» Убогого открывал дверь и я – некстати оказавшись в этот момент в коридоре. «Гости» – по виду рабочие мужики – коротко здоровались со мной, сообщали, что они к Лёнчику и скрывались в недрах комнаты Убогого. Приход очередных гостей шумно приветствовался  радостными возбуждёнными возгласами. За стеной звенела посуда. Подогретые, по-видимому, алкоголем  голоса становились всё громче  и громче. И среди этих голосов выделялся скрипучий голос Убогого. Странное дело, но мне показалось даже, что Убогий поёт…. Впрочем, занятый своими делами я не особенно прислушивался….

        Разогнать эту «гоп-компанию» мне труда не составило бы, но я решил пока не вмешиваться и посмотреть, чем это всё закончится…. Закончилось всё точно по команде ровно в десять часов. Гости «откланялись», и за стеной у Убогого сделалось тихо.

        Перед сном я вышел в коридор покурить и столкнулся с Убогим. Убогий курил, затягиваясь неглубокими, нечастыми затяжками.

       – Вас как з-з-зо-вут? Мы не у-с-спели  по-з-на-ко-ми-ться.

       – Виктор. Можешь, если тебе так удобнее обращаться ко мне на ты. – Представился я. – Как ты понял я командировочный.

       – Эт-т-то ясно. К нам с ба-буш-кой  з-з-завод  других не с-с-селит.

       – Это почему же? – Совершенно искренне удивился я.

       – А ты на м-м-еня пос-с-с-мот-ри. С-с-ка-жешь, если бы имел д-другие  варианты пос-с-с-елился бы здесь?.. То-то же.

       Мне почему-то сделалось неловко, словно я был причастен к несчастью этого бедолаги. Я  быстро докурил сигарету и вернулся в комнату. Но, странное дело чувство неловкости перед Убогим не покидало меня и здесь….

*** 

        На следующий день началась моя работа на заводе целиком поглотившая всё моё время. Наш институтский прибор, как я и предполагал, оказался сырым и не доработанным. Он никак не хотел служить нормально в условиях приближённых к боевым и мне приходилось на месте, как говориться «на коленке» доводить и отлаживать этот сложнейший механизм, напичканный к тому же сверхсложной электроникой. А время поджимало.  Приходилось  «вкалывать» по полторы, две смены. В общагу я возвращался чуть живой только переспать.  Да и то не всегда –  работы навалилось столько, что зачастую я оставался ночевать на заводе у себя в кабинете, предоставленном мне на время командировки….

        Мало-помалу я стал забывать Убогого….

  ***           

        Через месяц бешенной, напряжённой до предела работа я «сломался» –  простудился под промозглыми северными ветрами с моря и тяжело заболел. На работу не ходил. Валялся у себя в комнате и подыхал от высокой температуры, которую не могли сбить самые рекламируемые антибиотики. Время от времени я проваливался в сон. Через какое-то время выбирался из него. И так повторялось бесконечное количество раз….

        Однажды, выбравшись в очередной раз из плена сна, я услышал какой-то странный стук. Я не сразу сообразил, что стучат ко мне в дверь. Превозмогая слабость, я кое-как добрался до двери и открыл её….                                                                                                                                          На пороге стояла бабка Убогого.

        – Сынок, ты что, болеешь? Это плохо. Надо лечиться.

        Я попытался объяснить назойливой старухе, что лечиться «на больничном» мне нет резона, бюллетень копеечный; что я взял отгулы на несколько дней и сам «оклемаюсь»; но из горла вырвался какой-то нечленораздельный сип и кашель.

       – Так, сынок ложись, лечить тебя буду. – Пресекла  меня старуха. – И не возражай. Пустое это, голубчик. Не от души твоей, а от гордыни идёт. А гордыня  есть грех тяжкий.

        Не знаю почему, но я подчинился. Впрочем,  сопротивляться в своём теперешнем положении я не мог, настолько был слаб. Я покорно улёгся в постель. Старуха ушла к себе в комнату и через какое-то время вернулась с чашкой чего-то дымящегося, горячего и велела мне это выпить. Дымящееся и горячее оказалось чаем с мёдом. Но чаем каким-то необычным. Не являясь фармацевтом, я, конечно же, не мог определить его ингредиенты. На вкус чай оказался терпким, пахучим и, неожиданно, приятным. Я, обжигаясь, кое-как выпил его. Старуха, забрала чашку и удалилась, велев мне никуда не вставать, и пообещав через два часа вернуться снова.

        Странное дело, после старухиного чая мне стало намного легче, и я снова провалился в сон….

       Очнулся я оттого, что кто-то теребил меня за плечо. Это снова оказалась старуха. И снова в руке она держала дымящуюся чашку. И снова это оказался чай с мёдом. Правда, на вкус этот чай показался мне совершенно другим, не столь вкусным как первый. Я, снова  давясь и обжигаясь, выпил чай. Старуха, забрав чашку, удалилась, пообещав, точно Карлсон, вернуться. И я снова провалился в сон….

       Так продолжалось несколько раз…, и к вечеру я уже чувствовал себя значительно лучше.

       Поздним вечером старуха вернулась в последний раз и заставила меня выпить очередную чашку чая. Неожиданно мы разговорились.

       Я рассказал о себе….

       Рассказ Екатерины Фёдоровны о себе и Убогом  вызвал у меня настоящий шок. Я не мог поверить, что такое вообще может быть. Что таких гигантских, гипертрофированных размеров могут достигать  человеческие  чёрствость, подлость и предательство….

       – …В то утро я проснулась с дурными предчувствиями. Не помню, как оделась, выскочила из квартиры, поймала такси и помчалась к Тоньке. Приезжаю, а сердце отчего-то так щемит…. Уже поднимаюсь по лестнице, понимаю, что-то не так. Позже уже сообразила, что не слышу писка Лёнчикова. Я в квартиру. Тонька пьяная на кровати валяется, Генки нет. Ну, нет и нет. Может за водкой пошёл. Так у них всегда. Чуть не свет, не заря, а кто-то из них в магазин потопал. Благо всё рядом…. А в тот день, не поверишь милый,  ноги меня сами к помойке понесли….

       Федоровна забрала из моих всё ещё слабых дрожащих рук чашку поставила её на край стола, грузно опустилась на табурет, на какое-то мгновение задумалась, словно снова переживая то страшное утро….

       – Генку я ещё издалека увидела. Сердце как защемит от дурных предчувствий. Не знаю, как и силы нашла. Пулей к той помойке подбежала. А  Генка Лёнчика  уже почти закопал в той помойке…. Их с Тонькой потом судили. Сроки большие дали. Тоньке больший. Это же она подбила дурака Генку урода своего порешить…. Тонька, из колонии не вернулась. Есть Господь на свете….. А Лёнчика мне в опеку передали после интернатовских  яслей…. А потом я добилась, чтобы Лёнчик в простой школе учился с нормальными ребятишками…. Знаешь, сколько у него школьных друзей осталось…. Ну, пока работала, всё хорошо было, а как заболела…. Квартиру пришлось продать и купить эту комнату. Жить то на что-то надо, пенсия у меня небольшая, а у Лёнчика и совсем крошечная…. Да ты, милый, нас не жалей. У нас всё нормально. Лёнчика в общаге любят. В обиду не дают. Лёнчику здесь, среди рабочего люда хорошо. А раз ему хорошо, то и мне тоже.

       Я лежал опустошённый и раздавленный и чувствовал, как по щеке предательски ползёт  горячая слеза. Я отвернулся к стене, чтобы Фёдоровна не заметила её….

       Как такое может быть? В моём мозгу это никак не укладывалось…. Там, где прошли несколько лет моей юности мы, совершенно чужие друг другу пацаны стояли друг за друга насмерть, спасая своей кровью, а кто-то своей жизнью жизнь товарища, а, по сути, совершенно постороннего тебе человека…. А здесь, родной человек. Мать…. Каким же нелюдем надо быть….

       – Прости, милый, растеребила я тебя. А  тебе теперь покой нужен. Пойду я. А ты, сынок, поспи. Сон  для тебя теперь самое главное лекарство.

       Я проснулся поздним утром. Болезнь отступила окончательно. Я чувствовал себя совершенно здоровым и решил поблагодарить Екатерину Фёдоровну за своё выздоровление. 

       Я постучал в соседскую дверь.

       – В-в-ходите, не з-за-п-п-ерто.

       Услышал я голос Убогого…, Лёнчика. Я вошёл.  Комната оказалась не больше моей. Светлая, чистая. По левую руку  у стены располагалась софа Лёнчика. Рядом, застланное пледом, раздвижное кресло – наверное, бабушки. Справа, возле моей стены находился небольших размеров обеденный стол, за которым теперь сидел Лёнчик и что-то сосредоточенно записывал в обычную ученическую тетрадку.

        – А-а, В-в-иктор, в-х-х-оди.

        Приветствовал меня Лёнчик, не отрываясь от  своего занятия.

        – Лёнчик, а где бабушка.

       – В-в маг-г-азин п-п-ошла. Скоро п-п-рийдёт. А з-за чем она т-т-тебе н-н-нужна?

        – Хотел поблагодарить за своё благополучное и скорое выздоровление….

        – П-п-устое. Не за что. Л-люди должны п-п-омогать друг другу. Т-ты Виктор не «парь-с-ся».

        – Но всё же…. Я должник Екатерины Фёдоровны….

        – З-забудь, бабушка всю общагу л-ле-ч-чит.

        – А что ты пишешь?

        – С-стихи. Точнее п-п-есню. Ребята из заводской р-рок-группы попросили. Я им уже м-много п-песен написал.

         – Ты пишешь стихи, песни? – Не поверил я своим ушам!

         – А что, если ч-е-е-ловек  телесно к-калека, то и п-писать с-с-стих-х-и не м-м-ожет?

          Лёнчик произнёс это без какой-либо горечи и злобы, эмоционально совершенно нейтрально, но мне, почему-то стало неловко. Лёнчик это заметил.

         – В-в-виктор, «н-не парься», всё н-нор-р-мально. Не ты п-п-первый по-па-да-ешь в ш-шоры с-с-тереотип-п-ных  п-п-редстав-в-лений.

         – Лёнь, а можно почитать? – Робко попросил я, более чем уверенный, что Лёнчик откажет.

         – В-вон там на пол-л-очке в-возьми б-о-льшую  тетрадку и с-садись на соф-ф-у. Не с-стес-с-сняйся.

         Я взял толстенную  тетрадь, присел на краешек софы и раскрыл её.  Первые стихи назывались «Дождь». Стихи меня поразили. Я, конечно не литератор, специалист в поэзии, но стихи были настоящие – это я почувствовал сразу. В них присутствовали глубина и нерв. А какой неожиданно богатый образами язык, ритм стихов порой отличался изысканной утончённостью и сложностью, стихи отличал и яркий, необычный стиль…. Я читал и читал стихи Лёнчика и не мог оторваться….

        Я попросил Лёнчика одолжить на несколько часов эту тетрадь. Лёнчик охотно мне её дал, сказав, что я могу не спешить возвращать её – все свои стихи он помнит и тетрадь эта ему не нужна.

        Если бы ещё несколько дней назад кто-то сказал мне, что я буду запоем читать стихи, я бы рассмеялся. Но я читал и перечитывал стихи Лёнчика. Ничего подобного я прежде не читал. Нет, конечно, у меня были любимые поэты Пушкин, Лермонтов, Александр Баратынский, Владимир Семёнович Высоцкий, Варлам Шаламов, Саша Башлачёв и другие настоящие поэты, которых я любил. Стихи Лёнчика и отличались от стихов этих поэтов и были такие же цельные, настоящие, как у них. Но что меня поразило, так это какая-то их светлость. Не зная автора, вы не за что не догадались бы, кто он и какие страшные потрясения пережил в своей, в общем-то, совсем ещё недолгой жизни….

 *** 

        Сегодня заканчивалась моя командировка. Я оформил командировочные документы, и теперь мне предстояло только сдать комнату в общаге, но сначала я решил попрощаться без посторонних с Лёнчиком и бабушкой.

         Я постучал в дверь. Дверь открыла Екатерина Фёдоровна. Ленчик сидел за столом в своей привычной позе, и писал –  вероятно, новые стихи.

         – А, сынок, входи. Уезжаешь?

         – Уезжаю Екатерина Фёдоровна. Лёня, у меня для тебя подарок на память. – Лёнчик выбрался из-за стола и  проковылял ко мне. Я раскрыл коробку и достал ноутбук. – Пользоваться умеешь? – Лёнчик утвердительно кивнул.

        – Т-только я В-виктор принять т-такой дор-р-огой подарок н-не могу.

        – Лёня, как ты выражаешься, «не парься», «комп» мне завод подарил, а у меня дома их три, и это мне не нужен. Бери и работай. А через несколько месяцев у нас в институте следующая командировка  планируется, приеду, почитаю твои новые стихи. Если, конечно ты позволишь.

        – С-п-п-раш-ш-шиваешь! – Ответил Лёнчик, и голос его задрожал….

                                                                                                            *** 

        – …Ну что!?

        – Витя, подчерк не твой, хотя такой же корявый. Да и поэзией, насколько я помню, ты ни когда «не баловался»…. Откуда у тебя эти стихи?

         Анатолий подозрительно смотрел на меня. Ну, точно, как мой профессор по «сопрмату», всегда подозрительно относящийся к моим блестящим  домашним работам.

        – Толян, «не парься» всё нормально. Стихи не мои, а одного хорошего человека. Как они тебе?

         – Знаешь, по долгу службы я вынужден прочитывать тонны псевдопоэтической макулатуры….  Но это настоящая поэзия. По крайней мере, тот материал, который  я успел прочитать. Витя, откуда у тебя эти стихи?

         Я рассказал Анатолию – моему однокласснику и другу – всё об Убогом…,  Лёнчике.

         Мы долго сидели и молчали. Я видел по лицу Толика, что судьба Лёнчика глубоко тронула его.  Молчание затянулось, потом Толик хрипло сказал:

         – Витя, стихи я обязательно напечатаю…. Они достойны этого. Правда, гонорары в нашем журнале копеечные. Но, думаю для твоего Лёнчика это не самое важное.

         Я согласился.  

                                                                                                                                                 *** 

         Посылку с журналами я отослал ещё вечером.

         Утром я отправился на работу. Я двигался по забитому в этот час «МКАДу», и сегодня пробка совершенно не раздражала меня.

         Я ехал и представлял, как через несколько дней бабушка и внук получат почтовую квитанцию на посылку. Как заинтригованная Екатерина Фёдоровна спешно отправится на почту. Заберёт посылку и принесёт её домой. Как они раскроют посылочную коробку и…. найдут журналы. Как Лёнчик своими трясущимися, но ловкими и проворными руками быстро перелистает их…, и обнаружит под своей фамилией, напечатанные типографским шрифтом на прекрасной бумаге свои стихи. Я отчётливо видел сияющее лицо Лёнчика….

         Господи, как мало человеку нужно для счастья.